Заводной апельсин - Страница 14

– И еще, – продолжал отец, – мне виделось, будто ты весь в крови, обессилел и не можешь им сопротивляться. – Вот уж действительно все наоборот; я снова не мог внутренне не усмехнуться, а потом я вынул весь свой deng из карманов и хлопнул его на скатерть.

– Вот, папа; здесь немного, конечно. Это все, что я заработал вчера вечером. Но, может быть, этого хватит, чтобы вы с мамой сходили куда-нибудь, посидели, выпили по рюмочке хорошего виски.

– Спасибо, сын, – ответил он. – Мы редко теперь куда-либо ходим. Да ведь и опасно стало – на улицах сам знаешь, что творится. Всякие малолетние хулиганы и так далее. Все же спасибо. Завтра я куплю на них бутылочку, и мы с мамой посидим дома. – С этими словами он сгреб мои netrudovyje babki и сунул их в карман брюк, а мать пошла на кухню мыть посуду. И я ушел, со всех сторон обласканный улыбками.

Дойдя до нижней лестничной площадки, я, прямо скажем, удивился. Удивился – это даже не то слово. Застыл, можно сказать, с открытым rotom. Меня, понимаете ли, пришли встречать. Стояли на фоне всех этих iskariabannyh стенных росписей, которым полагалось воплощать величие подвига во имя трудовой славы, увековечивать его в виде голых vekov и kis, сурово приникших к рычагам индустрии, изрыгая при этом скабрезности, пририсованные к их rotam хулиганистыми мальчишками. У Тема в руке был тюбик черной масляной краски, и он как раз обводил очередное ругательство большим овалом, как всегда одновременно похохатывая – ух-ха-ха-ха. Но когда Пит и Джорджик со мной поздоровались, вовсю щеголяя ощеренными в дружеских улыбках zubbjami, он завопил во всю глотку: «Наконец-то, их величество прибыли, ур-ра!» и сделал что-то не вполне понятное на манер салюта с прищелкиванием каблуками.

– Мы беспокоились, – сказал Джорджик. – Сидим-сидим, пьем tshiortovo молоко с ножами, а потом думаем, вдруг на тебя нападут или еще чего-нибудь, вот и пришли на подмогу. Как, Пит, я правильно излагаю?

– Верно, верно, – ухмыльнулся Пит.

– Иззи-винни-нитте, – осторожно проговорил я. – У меня немножко tykva разболелась, пришлось это дело zaspatt. А родители не разбудили меня, когда я им велел. Что ж, мы собрались, тем не менее, и вместе возьмем то, что нам предложит старушка notsh… н-да. – Я поймал себя на том, что подхватил это дурацкое лишнее «н-да» у П. Р. Дельтоида, моего наставника по перевоспитанию. Очень странно.

– Насчет tykvy – сочувствую, – сказал Джорджик как-то даже чересчур участливо. – Много думаешь, не иначе. Приказы, дисциплина, то, се… Но она прошла, ты уверен? Уверен, что тебе не захочется снова пойти прилечь? – И все они эдак подленько zaostsherialiss.

– Постой, – проговорил я. – Давай-ка проясним обстановку. Этот сарказм, если я правильно понял вашу интонацию, не идет вам, о дружина и братие. Возможно, вы устроили маленький такой sgovoriting за моей спиной, потешились на славу, отпуская шуточки и тому подобный kal. Однако в качестве вашего друга и предводителя я, видимо, имею все-таки право знать, что происходит, или как? Ну-ка, давай, Тем, выкладывай, что означает эта твоя дурацкая обезьянья ухмылка? – Я это не случайно по Тему проехался – он как раз стоял с открытым rotom и вид являл совершенно bezumni. Тут внезапно встрял Джорджик:

– Ладно, Тема больше не задираем, приятель. Это теперь у нас будет такой новый курс.

– Новый курс? – удивился я. – Что еще такое за новый курс? Я смотрю, вы успели основательно все обсудить за моей сонной спиной. Ну-ка, давайте подробнее! – С этими словами я скрестил rukery на груди и поудобнее прислонился к изломанному поручню лестницы, все еще стоя тремя ступеньками выше этих моих так называемых друзей.

– Не обижайся, Алекс, – сказал Пит, – но мы хотим, чтобы и у нас была кое-какая демократия. А не так, чтобы ты все время говорил, что делать и чего не делать. Но ты не обижайся.

Джорджик поддержал его:

– Обиды тут вообще никакой быть не может. Все дело в том, у кого есть идеи, а у кого их нет. Что он нам всю дорогу предлагал? – И Джорджик очень прямо взглянул мне в лицо храбрыми своими glazzjami. – Мелочевку, ерунду всякую, вроде как прошлой ночью. Но мы-то растем!

– Так, дальше, – процедил я, не двинувшись. – Слушаю, слушаю.

– Что ж, – продолжал Джорджик. – Хочешь выслушать до конца – слушай. Мы, понимаешь ли, по задворкам ходим, трясем мелкие лавчонки, а в результате мелочью в карманах звякаем. При том, что в кафе «Масклмэн» есть такой Билл Англичанин, и вот он говорит, что способен narisovatt нам такой krasting, о котором каждый malltshik только мечтать может. Настоящее дело может оформить – briuliki, – говорил Джорджик, не сводя с меня взгляда холодных глаз. – Это пахнет большими, очень большими деньгами – вот что говорит Билл Англичанин.

– Так, – протянул я небрежно, хотя и diko razdrazh внутри. – С каких это пор ты снюхался с Биллом Англичанином?

– Знаешь, – ответствовал Джорджик, – я ведь, бывает, и сам по себе туда-сюда похаживаю. Ну, вот хоть в прошлый shabbat. Могу я иметь какую-то личную zhiznn, нет?

На его личную жизнь мне было natshatt это уж точно.

– А что, интересно, ты делать-то будешь с этими большими-пребольшими babkami, или деньгами, как ты их столь почтительно именуешь? Тебе что, не хватает чего-нибудь? Нужна tatshka – срываешь ее прямо с дерева. Нужен кайф – его тоже lovish. Да или нет? Чего это тебе вдруг так захотелось стать жирным капиталистом?

– А-а, – махнул рукой Джорджик, – ты иногда думаешь и говоришь, как маленький ребенок. – Тут Тем снова заухал филином – «ух-ха-ха-ха!» – Сегодня, – заявил Джорджик, – сделаем взрослый krasting.

Стало быть, сон был все-таки в руку. Джорджик стал генералом, говорит, что делать и чего не делать, а Тем, этот ухмыляющийся безмозглый бульдог, того и гляди вытащит хлыст. Однако я разыграл свою роль как по нотам, очень осторожно разыграл, улыбчивый, со всем согласный: